Войдя во дворец, Рауль не пошел дальше одной из первых приемных, с тем чтобы не сталкиваться со всеми этими полными жизни и счастья людьми, которые толпились в соседних залах. И когда один из слуг принца, узнавший Рауля, спросил, кого, собственно, он хочет увидеть, принца или принцессу, Рауль ответил ему что-то не вполне внятное и тотчас же повалился на скамью под бархатною портьерой, глядя на часы с неподвижными стрелками.
Слуга вышел; появился другой, более осведомленный, чем первый; он спросил Рауля, не желает ли он видеть г-на де Гиша. Даже это имя не привлекло внимания бедного Рауля. Слуга, став возле него, принялся рассказывать, что де Гиш недавно изобрел новое лото и сейчас обучает этой игре дам при дворе принца, брата его величества короля.
Рауль, раскрыв широко глаза, словно рассеянный в изображении Теофраста, ничего не ответил. Грусть его стала еще мучительнее. С откинутой головой, ослабевшими членами и искаженным лицом сидел он, вздыхая, забытый всеми в приемной перед остановившимися часами, как вдруг в соседней гостиной зашуршало платье, послышался смех, и молодая прелестная женщина прошла мимо него, оживленно упрекая за что-то дежурного офицера.
Офицер отвечал спокойно и твердо: это была скорее любовная ссора, чем спор между придворными, – ссора, кончившаяся тем, что кавалер поцеловал даме пальчики. Вдруг, заметив Рауля, дама замолкла и, остановив офицера, приказала:
– Уходите, Маликорн, уходите; я не знала, что мы здесь не одни. Я прокляну вас навеки, если нас видели или слышали!
Маликорн не замедлил скрыться, а молодая женщина подошла сзади к Раулю и, улыбнувшись, начала:
– Сударь, вы порядочный человек… и, конечно…
Она осеклась на полуслове, вскрикнула:
– Рауль! – и покраснела.
– Мадемуазель де Монтале! – проговорил Рауль, бледный как смерть.
Он встал, шатаясь, и собрался было бежать по скользкому мозаичному полу; но она поняла его скорбь и, кроме того, почувствовала в его бегстве укор или по меньшей мере подозрение. Не теряя головы ни при каких обстоятельствах, она решила, что не следует упускать возможности оправдаться пред ним, и остановила Рауля посреди галереи.
Виконт с такой сдержанностью и холодностью посмотрел на нее, что если бы кто-нибудь оказался свидетелем этой сцены, при дворе были бы окончательно решены сомнения относительно роли Монтале в истории Рауля и Лавальер.
– Ах, сударь, – сказала она с раздражением, – ваше поведение недостойно настоящего дворянина. Мое сердце велит мне объясниться с вами, вы же компрометируете меня, оказывая даме в высшей степени неучтивый прием: вы не правы, сударь; нельзя валить в одну кучу и друзей и врагов. Прощайте!
Рауль поклялся себе никогда не говорить о Луизе, никогда не смотреть на тех, кто ее видел; он переходил в другой мир, чтобы не сталкиваться ни с чем, что видела или к чему прикасалась Луиза. Но после первого удара по самолюбию, после того как он несколько свыкся с присутствием Монтале, подруги Луизы, – Монтале, напоминающей ему башенку в Блуа и его юное счастье, – все его благоразумие моментально исчезло.
– Простите меня, мадемуазель, – начал он, – я не собираюсь, да и не мог бы иметь такого намерения, быть неучтивым с вами.
– Вы хотите поговорить со мной? – спросила она с прежней улыбкой. – Тогда пойдемте куда-нибудь, так как здесь нас могут застать.
– Куда?
Она бросила нерешительный взгляд на часы, потом, подумав, заявила:
– Ко мне, у нас впереди еще целый час.
И, легкая, как фея, она побежала к себе; Рауль пошел вслед за ней.
Войдя в свою комнату, она заперла дверь и, передав камеристке мантилью, обратилась к Раулю:
– Вы ищете господина де Гиша?
– Да, сударыня.
– Я попрошу его подняться ко мне, после того как мы побеседуем.
– Благодарю вас, сударыня.
– Вы на меня сердитесь?
Рауль одно мгновение смотрел на нее в упор, затем, опустив глаза, произнес:
– Да.
– Вы считаете, что я участвовала в заговоре, который привел к вашему разрыву с Луизой?
– Разрыву… – повторил он с горечью. – О сударыня, разрыва не может быть там, где никогда не было ни крупинки любви.
– Заблуждение! Луиза любила вас.
Рауль вздрогнул.
– Это не было страстью, я знаю, но она все же любила вас, и вам надо было жениться на ней до отъезда в Англию.
Рауль разразился таким мрачным смехом, что Монтале содрогнулась.
– Вам хорошо так говорить, сударыня… Разве мы женимся на той, кто нам по сердцу? Вы, видимо, забываете, что в то время король уже приберегал для себя любовницу, о которой мы говорим.
– Послушайте, – продолжала молодая женщина, сжимая холодные руки Рауля в своих, – вы сами кругом виноваты: мужчина вашего возраста не должен оставлять в одиночестве женщину ее возраста.
– Значит, нет больше верности в мире, – вздохнул Рауль.
– Нет, виконт, – спокойно ответила Монтале. – Однако я должна вам заметить, что если бы вместо того, чтоб холодно и философски обожать Луизу, вы разбудили в ее сердце любовь…
– Довольно, прошу вас, сударыня. Я чувствую, что все вы принадлежите к другому веку, чем я. Вы умеете смеяться, и вы мило насмешничаете. А я, я любил мадемуазель Ла…
Рауль не смог произнести это имя.
– Я любил ее, я верил в нее; а теперь мы с ней в расчете: я перестал испытывать к ней чувство любви.
– О, виконт! – остановила его Монтале, подавая ему небольшое зеркало.
– Я знаю, что вы хотите сказать, сударыня. Я изменился, не так ли? А знаете почему? Мое лицо – зеркало моей души, и внутренне я изменился так же, как внешне.
– Вы утешились? – язвительно спросила Монтале.