– Да, миледи, не из учтивости, а из предосторожности: у нас есть обыкновение во время войны провожать иностранцев в известную гостиницу, где они остаются под надзором правительства до тех пор, пока о них соберут точные сведения.
Эти слова сказаны были с чрезвычайною вежливостью и с совершенным спокойствием, но они не убедили миледи.
– Но я не иностранка, – сказала она самым чистым английским языком, меня зовут леди Клерик и эта мера….
– Эта мера общая для всех, миледи, и вы напрасно будете стараться избавиться от нее.
– В таком случае я пойду с вами.
И приняв руку офицера, она начала спускаться по лестнице, внизу которой ожидала ее лодка.
Большой плащ постлан был в лодке; офицер пригласил ее сесть на плащ и сел возле нее.
– Гребите, – сказал он матросам.
Восемь гребцов опустили весла разом и лодка, казалось, летела по поверхности воды.
Через пять минут пристали к берегу.
Офицер вскочил на берег и предложил руку миледи.
Карета ожидала их.
– Эта карета для нас? – спросила миледи.
– Да, миледи, – отвечал офицер.
– Значит, гостиница неблизко.
– На другом конце города.
– Поедем! – сказала миледи.
Она села в карету. Офицер посмотрел, чтобы чемоданы были крепко привязаны сзади кареты, потом занял место возле миледи и затворил дверцу.
Кучеру не было отдано никакого приказания, куда ехать, но он тотчас пустил лошадей в галоп, и карета покатилась по улицам.
Такой странный прием должен был заставить миледи задуматься; видя, что молодой офицер вовсе не расположен был начинать разговора, она легла в угол кареты и перебирала все возможные предположения, какие приходили ей в голову.
Спустя четверть часа, удивляясь, что карета так долго не останавливалась, она наклонилась к дверцам, чтоб посмотреть, куда ее везли.
Домов уже не видно было, в темноте мелькали только деревья, как большие черные привидения.
Миледи вздрогнула.
– Мы уже за городом? – спросила она.
Офицер молчал.
– Предупреждаю вас, что я не поеду дальше, если вы не скажете мне, куда вы меня везете.
На эту угрозу не было никакого ответа.
– Это уже слишком! – вскричала миледи: – помогите! помогите!
Никто не отвечал на крик ее; карета продолжала катиться с прежней быстротой: офицер был нем как статуя.
Миледи посмотрела на офицера; лице ее приняло страшное выражение, которое для нее было довольно обыкновенно и редко не производило своего действия; глаза ее сверкали в темноте от гнева.
Офицер оставался неподвижен.
Миледи хотела отворить дверцу и выскочить.
– Берегитесь, миледи, – сказал он хладнокровно: – вы убьетесь.
Миледи опять села, дрожа от гнева; офицер наклонился, взглянул на нее и, казалось, был удивлен при виде этого лица, прежде столь прекрасного, теперь искаженного злобой до того, что оно сделалось почти отвратительным. Лукавая женщина поняла, что она вредила сама себе, выказывая состояние души своей; черты лица ее прояснились, и она сказала жалобным голосом:
– Ради Бога, скажите мне, кому я должна приписать делаемое мне насилие: вам или вашему правительству, или какому-нибудь врагу?
– Вам не делают никакого насилия, миледи; все это есть только мера предосторожности, которую мы обязаны принимать со всеми приезжающими в Англию.
– В таком случае вы меня не знаете?
– Я в первый раз имею честь вас видеть.
– И, скажите по совести, вы не имеете никакой причины ненавидеть меня?
– Клянусь вам, никакой.
В голосе его было столько простоты, хладнокровия, даже нежности, что миледи успокоилась.
Наконец, спустя около часу после отъезда, карета остановилась перед железною решеткой, за которой дорога вела к массивному, старинной формы замку, стоявшему вдали от всякого жилья. Потом колеса покатились по мелкому песку, и миледи услышала шум волн, ударявших в скалистый берег.
Карета проехала под двумя сводами и, наконец, остановилась на темном, квадратном дворе; тотчас дверца кареты отворилась, офицер легко выпрыгнул и предложил руку миледи, которая спокойно вышла.
– Все-таки я пленница, – сказала миледи, осматриваясь кругом и остановив взгляд на молодом офицере с самою любезной улыбкой. – Но я уверена, что это ненадолго, совесть моя и ваша любезность ручаются мне в этом.
Офицер ничего не отвечал на комплимент; он вынул из-за пояса маленький серебряный свисток, вроде тех, какие употребляются подшкиперами на военных кораблях, и свистнул три раза, на три разных тона: появилось несколько человек, которые отпрягли усталых лошадей и отвезли карету в сарай.
Офицер, с тою же спокойною вежливостью, пригласил пленницу войти в дом. Она, с тою же улыбкой, взяла его за руку и вошла с ним в низкую дверь, за которой свод, освещенный только в глубине, вел к каменной лестнице; они остановились перед массивною дверью; офицер отпер ее бывшим у него ключом; дверь тяжело повернулась на петлях и они вошли в комнату, назначенную для миледи.
Пленница одним взглядом осмотрела комнату до малейших подробностей.
По убранству эту комнату можно было принять и за тюрьму, и за жилище свободного человека; но железные решетки в окнах и наружные замки у дверей давали понять, что это скорее была тюрьма.
Миледи, хотя перенесшая много самых жестоких испытаний, совершенно упала духом; она опустилась в кресло, сложила руки, наклонила голову и всякую минуту ожидала, что войдет судья допрашивать ее.
Но никто не входил, кроме двух или трех матросов, которые принесли чемоданы и ящики, положили их в углу комнаты и ушли, не сказав ни слова.
Офицер присутствовал при этом, все с тем же спокойствием, не говоря ни одного слова и распоряжаясь жестами, или звуком свистка.