– Да, сударь, потому что буфет соседки оказался небогат сытными вещами, и я с полудня съел всего лишь кусок хлеба с вареньем. Хоть я и не презираю сладостей, когда они подаются вовремя и к месту, ужин показался мне все же чересчур легким.
– Бедняга! – сказал д’Артаньян. – Ну, ешь, ешь!
– Ах, сударь, вы мне вторично спасаете жизнь.
Планше уселся за стол и принялся уписывать за обе щеки, как в доброе старое время, на улице Могильщиков.
Д’Артаньян прохаживался взад и вперед по комнате, придумывая, какую бы пользу можно было извлечь из Планше в данных обстоятельствах. Тем временем Планше добросовестно трудился, чтобы наверстать упущенное время.
Наконец он испустил тот удовлетворенный вздох голодного человека, который свидетельствует, что, заложив прочный фундамент, он собирается сделать маленькую передышку.
– Ну, – сказал д’Артаньян, полагавший, что настало время приступить к допросу, – начнем по порядку: известно ли тебе, где Атос?
– Нет, сударь, – ответил Планше.
– Черт! Известно ли тебе, где Портос?
– Тоже нет.
– Черт! Черт! А Арамис?
– Ни малейшего понятия.
– Черт! Черт! Черт!
– Но, – сказал Планше лукаво, – мне известно, где находится Базен.
– Как! Ты знаешь, где Базен?
– Да, сударь.
– Где же он?
– В соборе Богоматери.
– А что он делает в соборе Богоматери?
– Он там причетник.
– Базен причетник в соборе Богоматери! Ты в этом уверен?
– Вполне уверен. Я его сам видел и говорил с ним.
– Он, наверное, знает, где его господин!
– Разумеется.
Д’Артаньян подумал, потом взял плащ и шпагу и направился к двери.
– Сударь, – жалобно сказал Планше. – Неужели вы меня покинете? Подумайте, мне ведь больше не на кого надеяться.
– Но здесь не станут тебя искать, – сказал д’Артаньян.
– А если сюда кто войдет? – сказал осторожный Планше. – Никто не видел, как я вошел, и ваши домашние примут меня за вора.
– Это правда, – сказал д’Артаньян. – Слушай, знаешь ты какое-нибудь провинциальное наречие?
– Лучше того, сударь, я знаю целый язык, – сказал Планше, – я говорю по-фламандски.
– Где ты, черт возьми, выучился ему?
– В Артуа, где я сражался два года. Слушайте: «Goeden morgen, myn heer! Ik ben begeeray te weeten the ge sond hects omstand».
– Что это значит?
– «Добрый день, сударь, позвольте осведомиться о состоянии вашего здоровья».
– И это называется язык! – сказал д’Артаньян. – Но все равно, это очень кстати.
Он подошел к двери, кликнул слугу и приказал позвать прекрасную Мадлен.
– Что вы делаете, сударь, – вскричал Планше, – вы хотите доверить тайну женщине!
– Будь покоен, она не проговорится.
В эту минуту явилась хозяйка. Она вбежала с радостным лицом, надеясь застать д’Артаньяна одного, но, заметив Планше, с удивлением отступила.
– Милая хозяюшка, – сказал д’Артаньян, – рекомендую вам вашего брата, только что приехавшего из Фландрии: я его беру к себе на несколько дней на службу.
– Моего брата! – сказала ошеломленная хозяйка.
– Поздоровайтесь же со своей сестрой, master Петер.
– Wilkom, zuster! – сказал Планше.
– Goeden day, hroer! – ответила удивленная хозяйка.
– Вот в чем дело, – сказал д’Артаньян, – этот человек ваш брат, которого вы, может быть, и не знаете, но зато знаю я; он приехал из Амстердама; я сейчас уйду, а вы должны его одеть; когда я вернусь, примерно через час, вы мне его представите, и по вашей рекомендации, хотя он не знает ни слова по-французски, я возьму его к себе в услужение, так как ни в чем не могу вам отказать. Понимаете?
– Вернее, я догадываюсь, чего вы желаете, и этого с меня достаточно, – сказала Мадлен.
– Вы чудная женщина, хозяюшка, и я полагаюсь на вас.
Сказав это, д’Артаньян подмигнул Планше и отправился в собор Богоматери.
Д’Артаньян шел по Новому мосту, радуясь, что снова обрел Планше. Ведь как ни был он полезен доброму малому, но Планше был ему самому гораздо полезнее. В самом деле, ничто не могло быть ему приятнее в эту минуту, как иметь в своем распоряжении храброго и сметливого лакея. Правда, по всей вероятности, Планше недолго будет служить ему; но, возвратясь к своему делу на улице Менял, Планше будет считать себя обязанным д’Артаньяну за то, что тот, скрыв его у себя, спас ему жизнь, а д’Артаньяну было очень на руку иметь связи в среде горожан в то время, когда они собирались начать войну с двором. У него будет свой человек во вражеском лагере, а такой умница, как д’Артаньян, умел всякую мелочь обратить себе во благо.
В таком настроении, весьма довольный судьбой и самим собой, д’Артаньян подошел к собору Богоматери.
Он поднялся на паперть, вошел в храм и спросил у ключаря, подметавшего часовню, не знает ли он г-на Базена.
– Господина Базена, причетника? – спросил ключарь.
– Его самого.
– Вот он прислуживает за обедней, в приделе Богородицы.
Д’Артаньян вздрогнул от радости. Несмотря на слова Планше, ему не верилось, что он найдет Базена; но теперь, поймав один конец нити, он мог ручаться, что доберется и до другого.
Он опустился на колени, лицом к этому приделу, чтобы не терять Базена из виду. По счастью, служилась краткая обедня, она должна была скоро кончиться. Д’Артаньян, перезабывший все молитвы и не позаботившийся захватить с собой молитвенник, стал на досуге наблюдать Базена.
Вид Базена в новой одежде был, можно сказать, столь же величественный, сколь и блаженный. Сразу видно было, что он достиг или почти достиг предела своих желаний и что палочка для зажигания свеч, оправленная в серебро, которую он держал в руке, казалась ему столь же почетной, как маршальский жезл, который Конде бросил, а может быть, и не бросал, в неприятельские ряды во время битвы под Фрейбургом.