Когда они отплыли на полмили в море д’Артаньян увидел свет и услышал выстрел.
Этот пушечный выстрел означал, что гавань заперта.
Пора было заняться раною; по счастью рана была действительно не очень опасна; острие шпаги встретило ребро и скользнуло по кости; кроме того рубашка прильнула сейчас же к ране, так что из нее вытекло только несколько капель крови.
Д’Артаньян был совершенно утомлен; ему постлали матрас на палубе, он бросился на него и заснул.
На рассвете другого дня он был в трех или четырёх милях от берегов Англии: ветер был слаб и потому судно шло тихо.
В десять часов судно бросило якорь в Луврской гавани.
В половине одиннадцатого д’Артаньян вышел на берег Англии и сказал:
– Наконец я приехал!
Но это было еще не все: нужно было добраться до Лондона. В Англии почты были хорошо устроены.
Д’Артаньян и Планше взяли билеты, почтальон скакал впереди, и через четыре часа они прибыли к заставе столицы.
Д’Артаньян не знал Лондона и ни слова не говорил по-английски; но он написал на бумажке имя Бокингема, и поэтому каждый мог указать ему дворец герцога.
Герцог был на охоте в Виндзоре с королем.
Д’Артаньян спросил доверенного слугу герцога, сопровождавшего его во всех путешествиях и говорившего отлично по-французски и сказал ему, что приехал из Парижа по весьма важному делу, и что ему нужно сейчас же видеть герцога.
Уверенность, с которою говорил д’Артаньян убедила Патриция (это было имя министра у Министра).
Он велел оседлать двух лошадей и взялся проводить молодого гвардейца. Что касается до Планше, то его сняли с лошади совсем окоченевшего: бедняга совсем ослабел, тогда как д’Артаньян казался тверд как железо.
Они приехали в замок; король и Бокингем охотились за птицами в болотах за две или три мили от замка.
В двадцать минут они прискакали в назначенное место. Патриций тотчас узнал голос своего господина, призывавшего своего сокола.
– Как доложить герцогу? спросил Патриций.
– Молодой человек, который поссорился с ним на новом мосту против намаритинской церкви.
– Странная рекомендация!
– Вы увидите, что она не хуже всякой другой.
Патриций поскакал галопом, догнал герцога и доложил ему о посланном точно так, как ему было сказано.
Бокингем сейчас же догадался, что это д’Артаньян, и опасаясь, не случилось ли во Франции чего-нибудь особенного, он спросил только где посланный и, узнав издали гвардейский мундир, поскакал галопом прямо к д’Артаньяну.
Патриций из скромности остался в стороне.
– Не случилось ли с королевой несчастия? спросил Бокингем, – выражая всю свою любовь этими словами.
– Не думаю, впрочем, она находится в большой опасности, от которой только ваша светлость можете ее спасти.
– Я? сказал Бокингем; – как? я так счастлив, что могу быть ей чем-нибудь полезен! говорите, говорите!
– Возьмите это письмо, сказал д’Артаньян.
– Это письмо? а от кого?
– От ее величества, как я думаю.
– От ее величества! сказал Бокингем, побледнев так сильно, что д’Артаньян думал, не дурно ли ему.
Герцог сломал печать.
– Что это за дыра? сказал он, показывая д’Артаньяну то место, где письмо было проколото насквозь.
– Ах, я этого и не видал; это от шпаги графа Варда. которою он проколол мне грудь.
– Вы ранены? спросил Бокингем.
– О, нет, и сказал д’Артаньян, это только царапинка.
– О, Боже! что я прочел? Патриций останься здесь, или нет, догони короля, где бы он ни был, и скажи его величеству, что я покорнейше прошу его извинить меня, но что по весьма важному делу мне нужно быть в Лондоне, поедемте со мной, д’Артаньян!
И они отправились галопом по дороге к столице.
Дорогою герцог расспрашивал д’Артаньяна обо всем, что он знал. Соображая то, что он слышал от этого молодого человека, с собственными воспоминаниями, он мог составить себе довольно верное понятие об опасности положения королевы, о чем можно было впрочем догадаться и на письма, как оно ни было кратко и неясно. Но всего больше он удивлялся тому, что кардинал, для которого очень важно было, чтоб этот молодой человек не попал в Англию, не мог задержать его на дороге. Заметив это удивление, д’Артаньян рассказал ему, какие предосторожности были приняты и как, благодаря преданности троих друзей своих, которых он оставил в разных местах по дороге окровавленными, он доехал, отделавшись ударом шпаги, прорвавшим письмо королевы, за который он отплатил графу Варду такою ужасною монетою.
Слушая этот рассказ, полный простоты, герцог смотрел по временам на молодого человека, как будто удивляясь и не понимая, как столько благоразумия, храбрости и преданности соединялось в нем, тогда как по лицу ему нельзя было дать и двадцати лет.
Лошади летели как ветер, и в несколько минут они были у Лондонской заставы. Д’Артаньян думал, что, приехав в город, герцог замедлит ход своей лошади, но было не так: он продолжал путь во весь опор, не беспокоясь нимало о том, что мог опрокинуть по дороге людей, и действительно, в Сити были два или три таких случая; но Бокингем даже не оглядывался на тех, кого он опрокидывал. Д’Артаньян следовал за ним посреди криков, очень похожих на проклятия.
Въехавши на двор своего дома, Бокингем соскочил с лошади и, не беспокоясь, о том, куда она пойдет, бросил повод ей на шею и побежал к крыльцу.
Д’Артаньян сделал то же самое, беспокоясь впрочем немножко за этих благородных животных, которых достоинство он успел узнать; но он скоро утешился, увидев трех или четырех лакеев, выбежавших из кухонь и конюшен и взявших тотчас лошадей.