Вдруг вошел Планше с двумя письмами, адресованными на имя д’Артаньяна.
Одно из них было маленькая записочка, очень мило сложенная и запечатанная зеленым сургучом, с изображением голубя, несущего зеленую ветку.
Другое было большая бумага, со страшными гербами кардинала-герцога.
При виде маленького письмеца сердце д’Артаньяна забилось радостно: почерк показался ему знакомым. Хотя он видел этот почерк только один раз, но память о нем сохранилась в глубине души его.
Он взял и быстро распечатал его.
...«В будущую среду между шестью и семью часами приходите гулять по дороге в Шальо, – писали ему, – и смотрите внимательно на проезжающие кареты; но если вы дорожите жизнью вашей и тех, которые вас любят, не говорите ни слова и не обнаружьте ни одним движением, что вы узнали особу, которая подвергается опасности, чтобы хоть минуту посмотреть на вас».
Подписи не было.
– Это западня, – сказал Атос, – не ходите, д’Артаньян.
– Но мне кажется, – сказал д’Артаньян, – что почерк мне знаком.
– Может быть, он поддельный, – сказал Атос, – в шесть или семь часов дорога в Шальо теперь совершенно безлюдна. Это все равно, что идти гулять в лес де Бонди.
– Но если мы пойдем все вместе, – сказал д’Артаньян; – не съедят же нас всех четверых с четырьмя слугами, лошадьми и оружием.
– Притом же это был бы приятный случай пощеголять нашими лошадьми, – сказал Портос.
– Но если это пишет женщина, которая не желает, чтобы ее видели, то подумайте, д’Артаньян, что вы можете ее компрометировать, это нейдет дворянину, – сказал Арамис.
– Мы останемся позади, – сказал Портос, – он один поедет вперед.
– Да, немного надобно времени, чтобы выстрелить из пистолета из кареты, едущей в галоп.
– О! В меня не попадут, – сказал д’Артаньян. – Тогда мы догоним карету и уничтожим сидящих в ней. Все-таки будет одним врагом меньше.
– Он прав, – сказал Портос. – Будем сражаться, притом нужно же испытать наше оружие.
– Почему же не позволить себе этого удовольствия, – сказал Арамис своим кротким и беспечным голосом.
– Как хотите, – сказал Атос.
– Господа, – сказал д’Артаньян, – теперь половина пятого и мы едва успеем быть к шести часам на дороге в Шальо.
– Притом, если мы выедем очень поздно, – сказал Портос, – нас не увидят, это было бы очень жаль. Пойдемте же собираться в путь, господа.
– Но вы забыли о втором письме, – сказал Атос; – кажется, печать показывает, что оно стоит внимания. Объявляю вам, любезный д’Артаньян, что оно больше беспокоит меня, нежели маленькая безделушка, которую вы так нежно спрятали около сердца.
Д’Артаньян покраснел.
– Посмотрим же, – сказал он, – чего хочет от меня кардинал.
Д’Артаньян распечатал письмо и прочитал:
...«Г-на Д’Артаньяна, королевского гвардейца роты Дезессара просят пожаловать во дворец кардинала сегодня вечером в восемь часов.
– Черт возьми! – сказал Атос, – вот это свидание поважнее первого.
– Я пойду на второе после первого, – сказал д’Артаньян: – одно в семь часов, другое в восемь. Времени достанет на все.
– Я бы не пошел, – сказал Арамис. – Светский человек не может пропустить свидания, назначенного женщиной, но благоразумный дворянин может извиниться, что не явился к кардиналу, особенно если имеет причины думать, что его приглашают не для любезностей.
– Я разделяю мнение Арамиса, – сказал Портос.
– Господа, – отвечал д’Артаньян, – я получил уже прежде подобное приглашение от кардинала через господина де Кавуа, но пренебрег им, и на другой день со мной случилось большое несчастье. Констанция исчезла. Что бы ни случилось, я пойду.
– Если вы так решили, идите, – сказал Атос.
– А Бастилия? – сказал Арамис.
– О! вы меня освободите, – сказал д’Артаньян.
– Без сомнения, – сказали Арамис и Портос с удивительною самоуверенностью, как будто это было очень легко. – Разумеется, мы вас освободим, но так как мы должны послезавтра ехать, то лучше бы вы не рисковали попасть в Бастилию.
– Лучше всего, – сказал Атос, – сделаем так: не оставим его за весь вечер, будем ждать его каждый у одних из ворот дворца с тремя мушкетерами; если мы увидим подозрительную карету, с завешенными окнами, нападем на нее; мы давно уже не имели дела с гвардейцами кардинала, и де Тревиль подумает, что мы умерли.
– Вы, Атос, решительно рождены для того, чтобы командовать армией, – сказал Арамис. – Какого вы мнения, господа, об этом плане?
– Чудесно! – повторили хором молодые люди.
– Так я бегу в отель, – сказал Портос, – предупредить товарищей, чтобы они были готовы к восьми часам. Мы сойдемся с ними на площади дворца кардинала, а вы между тем велите слугам оседлать лошадей.
– Но у меня нет лошади, – сказал д’Артаньян; – я возьму у де Тревиля.
– Не нужно, – сказал Арамис, – возьмите одну из моих.
– Сколько же их у вас? – спросил д’Артаньян.
– Три, – отвечал с улыбкой Арамис.
– Любезный друг, – сказал Атос, – вы, наверное, самый богатый поэт Франции и Наварры.
– Послушайте, любезный Арамис; вам, конечно, не нужны три лошади; не так ли? Я не думаю даже, чтобы вы купили всех трех.
– Нет, третью привел мне сегодня какой-то слуга без ливреи; он не хотел сказать от кого он, но говорил, что получил приказание от своего господина.
– Или от госпожи, – перебил д’Артаньян.
– Это все равно, – сказал, краснея, Арамис, – он говорил, что получил приказание поставить лошадь в мою конюшню, не объявляя, от кого она прислана.
– Подобные вещи случаются только с поэтами, – сказал с важностью Атос.