Все приключения мушкетеров - Страница 156

156

– Что это за письмо, которое вы читали, г. Арамис, и спрятали?

– Это письмо от женщины.

– О, я понимаю, – сказал кардинал: – в отношении к этим письмам надо быть скромным; но все-таки их можно показать духовнику, а вы знаете, что я имею на это право.

– Ваша эминенция, – сказал Атос со спокойствием, тем более ужасным, что он рисковал своею головой, давая подобный ответ: – письмо это от женщины, но оно не от Марион де Лорень и не от г-жи д’Эгильон.

Кардинал побледнел как смерть; глаза его страшно заблистали; он обернулся, как будто желая отдать приказание Кагюзаку и ла Гудиниеру.

Атос заметил это движение; он сделал шаг к ружьям, на которые трое друзей его пристально смотрели, как люди, не расположенные позволять арестовать себя. С кардиналом были только двое; мушкетеры, считая со слугами, были всемером; он рассчитал, что партия будет неравная, тем больше, что Атос и его товарищи действительно составляли заговор, и вдруг, как он часто это делал, весь гнев его перешел в улыбку.

– Хорошо, хорошо! – сказал он, – вы храбрые молодые люди, верные и днем, и ночью; не худо беречь себя тем, кто так хорошо оберегает других; господа, я не забыл той ночи, когда вы провожали меня в гостиницу Красной Голубятни; если бы была какая-нибудь опасность по той дороге, куда я еду, то я попросил бы вас проводить меня; но как ничего опасного нет, то оставайтесь тут, опоражнивайте ваши бутылки, доигрывайте партию и дочитывайте письмо. Прощайте, господа.

И сев на лошадь, подведенную ему Кагюзаком, он сделал им приветствие рукой и уехал.

Молодые люди стояли неподвижно и провожали его глазами, не говоря ни слова, пока он исчез из виду.

Тогда они взглянули друг на друга.

Все были в большом смущении, потому что, несмотря на дружеское прощание кардинала, они понимали, что он уехал взбешенный.

Один только Атос презрительно улыбался.

Когда кардинал исчез из виду, то Портос, которому хотелось излить на кого-нибудь свой гнев, вскричал: – Этот каналья Гримо поздно закричал!

Гримо хотел отвечать, но Атос поднял вверх палец, и Гримо не сказал ни слова.

– Вы отдали бы письмо, Арамис? – сказал д’Артаньян.

– Если бы он этого потребовал, – отвечал Арамис своим нежным голосом; – то я одною рукой подал бы ему письмо, а другою приколол бы его насквозь шпагой.

– Я этого и ожидал, – сказал Атос; – и потому вмешался в ваш разговор. Удивляюсь, как этот человек неблагоразумен до того, что позволяет себе говорить такие вещи; можно подумать, что он всегда имел дело с женщинами и детьми.

– Любезный Атос, – сказал д’Артаньян, – я вам удивляюсь, но все-таки мы были неправы.

– Как неправы! – сказал Атос. – Кому же принадлежит воздух, которым мы дышим? океан, на который мы смотрим? песок, на котором мы лежали? письмо вашей любовницы? разве кардиналу? Этот человек действительно воображает, что весь свет принадлежит ему; вы уже и струсили, отвечали, заикаясь, как одурелый; как будто Бастилия уже стояла перед вами и гигантская Медуза превратила вас в камень: разве влюбиться значит быть заговорщиком? Вы влюбились в женщину, которую кардинал велел заключить в тюрьму; вы хотите отнять ее из рук кардинала; это все равно, что игра, письмо – это ваши карты, зачем же вам показывать свои карты противнику? так не делается. Пусть он угадывает! мы угадали же его карты!

– Это все справедливо, Атос, – сказал д’Артаньян.

– В таком случае нечего больше и говорить об этом; Арамис, продолжайте читать письмо вашей кузины с того места, где помешал кардинал.

Арамис вынул письмо из кармана; три друга подвинулись к нему, а слуги расположились по-прежнему около суши.

– Вы прочитали только одну или две строчки, – сказал д’Артаньян, – начните уже снова.

– Хорошо, – отвечал Арамис.

...

«Любезный кузен! кажется, я решусь отправиться в Стене, где сестра моя поместила маленькую служанку нашу в монастырь Кармелиток; бедняжка решилась поступить туда; она знает, что во всяком другом месте спасение души ее будет ненадежно. Впрочем, если дела нашего семейства устроятся так, как мы желаем, я думаю, что она, рискуя погубить свою душу, возвратится к тем, о ком она сожалеет, тем больше, что она знает, что о ней думают постоянно. Между тем она не совсем несчастна: она желала бы только, чтобы жених написал к ней что-нибудь. Я знаю, что письма нелегко проходят через решетки монастыря, но, как я вам доказала, любезный кузен, я не совсем неловка, и я взяла бы на себя это поручение. Сестра моя благодарит вас за память о ней. Она сначала очень беспокоилась; но теперь спокойнее с тех пор, как послала туда доверенное лицо, чтобы там не случилось чего-нибудь неожиданно.
Прощайте, любезный кузен, пишите к нам как можно чаще, то есть каждый раз, когда будете уверены, что письмо будет верно доставлено. Целую вас.

– О, сколько я вам обязан, Арамис, – вскричал д’Артаньян. – Любезная Констанция! наконец я узнал, где она; она жива; она в безопасности в монастыре; она в Стене! Где это Стене, Атос?

– В Лорени, за несколько миль от границ Альзаса; когда осада кончится, мы можем поехать в ту сторону прогуляться.

– И надо надеяться, что это скоро будет, – сказал Портос, – потому что сегодня утром повесили одного шпиона, который объявил, что рошельцы питаются кожей своих башмаков. Если предположить, что съевши кожу, они примутся за подошвы, то я не знаю, что потом им останется, разве есть друг друга.

– Бедные глупцы! – сказал Атос, опоражнивая стакан превосходного бордосского вина, которое хотя тогда не было в такой славе как в наше время, но было не хуже нынешнего; – бедные глупцы! как будто бы католическая вера не есть самая выгодная и самая приятная из всех. А все-таки, – сказал он, – они молодцы. Что вы делаете, Арамис? – продолжал Атос; – вы прячете письмо в карман?

156