Все приключения мушкетеров - Страница 179

179

Наши молодые люди узнали об этой новости через четверть часа после де Тревиля, потому что он им первым сообщил ее. Тогда д’Артаньян оценил благосклонность кардинала, позволившего ему, наконец, поступить в мушкетеры: иначе он должен бы был остаться в лагере, тогда как товарищи его уехали бы.

Очевидно, что причиною нетерпения их возвратиться в Париж была опасность, которой подвергалась госпожа Бонасьё при встрече в Бетюнском монастыре с миледи, смертельным врагом своим. Поэтому Арамис, как мы сказали, тотчас же написал Марии Мишон, этой турской швейке, у которой были такие прекрасные знакомства, чтобы она упросила королеву позволить Бонасьё оставить монастырь и удалиться в Лорень или Бельгию, Ответ не заставил себя долго ждать; через восемь или девять дней Арамис получил следующее письмо:

...

«Любезный кузен.
Посылаю тебе позволение моей сестры нашей бедной служанке оставить Бетюнский монастырь, которого воздух вы находите для нее вредным.
«Сестра моя посылает вам это позволение с большим удовольствием, потому что она очень любит эту женщину и постарается со временем быть ей полезною.
Целую вас

К письму было приложено и позволение, заключавшееся в следующем:

...

«Настоятельница Бетюнского монастыря передаст на попечение подателя этой записки послушницу, недавно поступившую по моей рекомендации и под моим покровительством.
В Лувре 10 августа 1623

Очень понятно, что это родство Арамиса с белошвейкой, называвшей королеву сестрой, рассмешило до слез молодых людей; но Арамис, покрасневший несколько раз до ушей при грубых шутках Портоса, просил друзей своих не говорить больше об этом, прибавив, что если кто-нибудь скажет еще хоть слово, то он не будет больше употреблять свою кузину посредницей в делах такого рода.

Итак, больше не говорили о Марии Мишон, от которой, впрочем, они получили желаемое приказание освободить госпожу Бонасьё из Бегюнского монастыря кармелиток, Правда, что это приказание не могло принести им большой пользы, пока они были в лагере под ла Рошелью, то есть на другом конце Франции. Поэтому д’Артаньян хотел идти к де Тревилю просить отпуска и объяснить ему прямо свою цель, когда узнал, вместе с товарищами, что король едет в Париж с конвоем из 20 мушкетеров, и что они назначены в этот конвой.

Мушкетеры были очень рады; они послали слуг своих вперед с багажом и выехали сами утром 16 сентября.

Кардинал сопровождал его величество от Сюржен до Мозе, а там король простился со своим министром с выражением искренней дружбы.

Король, искавший развлечений, ехал в Париж как можно скорее, потому что ему хотелось поспеть в Париж к 23 числу, но, несмотря на то по временам останавливался, чтобы взглянуть на полёт сороки. Этому удовольствию научил его когда-то де Люинь, и он навсегда сохранил к нему расположение. Из двадцати мушкетеров шестнадцать очень радовались, когда это случалось, но остальные четыре крайне досадовали, особенно д’Артаньян, которому постоянно казалось, что у него звон в ушах.

Портос сказал на это: одна знатная дама говорила мне, что это значит, что про вас где-нибудь говорят.

Наконец конвой въехал в Париж 22 числа ночью. Король поблагодарил де Тревиля и позволил ему отпустить мушкетеров на четыре дня, с условием, чтобы ни один из его любимцев не показывался в публичных местах, под опасением попасть в Бастилию.

Первые четыре отпуска были даны, как легко догадаться, четырем нашим друзьям. Атос выпросил у де Тревиля отпуск на шесть дней, вместо четырех, и кроме того прибавил еще две ночи, потому что они выехали 24 числа в 5 часов вечера, а де Тревиль, по благосклонности к нему, написал отпуск 25 числом.

– Боже мой! – сказал д’Артаньян, не задумывавшийся ни над чем, как нам известно, мы затрудняемся в пустяках: в два дни, загнав две или три лошади (а это ничего не значит, потому что у меня деньги есть) я буду в Бетюне, отдам настоятельнице письмо королевы и увезу сокровище, которое я ищу, не в Лорень и не в Бельгию, а в Париж, где она будет лучше скрыта, особенно пока кардинал при ла Рошели. Потом, возвратившись из похода, отчасти по протекции ее кузины, отчасти за услуги, лично нами оказанные, мы получим от королевы все, чего пожелаем. Итак, оставайтесь здесь, не истощайте себя усталостью; довольно меня и Планше для такого легкого предприятия.

Атос отвечал на это спокойно:

– У меня также есть деньги, потому что я еще не пропил остатков от бриллиантового перстня, а Портос и Арамис еще не проели своей части. Следовательно, для нас все равно, загнать ли четыре лошади, или одну. Но подумайте, д’Артаньян, – прибавил он таким мрачным голосом, что он вздрогнул; – подумайте, что Бетюн тот самый город, в котором кардинал назначил свидание женщине, которая всюду приносит с собой несчастье. Если бы вы имели дело с четырьмя мужчинами, д’Артаиьян, я отпустил бы вас одного; но как вы будете иметь дело с этою женщиной, то поедем вчетвером и дай Бог, чтобы нас было достаточно и с четверыми слугами нашими.

– Вы пугаете меня, Атос, – сказал д’Артаньян; – но чего же вы боитесь?

– Всего! – отвечал Атос.

Д’Артаньян взглянул на лица своих товарищей, которые, как и лицо Атоса, выражали сильное беспокойство, и они продолжали путь, не говоря больше ни слова.

Вечером 25 числа, когда они въезжали в Аррас и д’Артаньян остановился выпить стакан вина в гостинице, какой-то всадник выехал с почтового двора, где он переменил лошадь, и поскакал в галоп по дороге в Париж. В ту минуту, когда он выезжал из ворот на улицу, ветер распахнул плащ, в который он закутался, несмотря на то, что это было в августе, и приподнял шляпу, которую путешественник удержал рукой и надвинул опять на глаза.

179